Катя Ткаченко - Ремонт человеков[Иллюзии любви и смерти]
И еще — телевизор, видеомагнитофон и музыкальный центр.
И из комнаты ведет дверь в другую комнату, но мой муж туда не входит.
Он подходит к одному из шкафов и начинает смотреть на полки.
Я вижу, что на них не книги, а компакт–диски, муж выбирает один и идет к музыкальному центру.
Дома он никогда не слушает музыку, он никогда не занимается со мной любовью под музыку, я вообще думала, что он ненавидит музыку.
Видимо, я ошибалась.
Мне паршиво от того, насколько я ошибалась.
У нее маленький рот сердечком и высокая грудь — это видно даже через тот свитер, что сейчас на ней.
Свитер зеленого цвета, почему это рыжие так любят зеленое?
Но самое мерзкое в другом. В том. что все оказалось так просто.
И даже — примитивно.
Примитивно и просто, просто и примитивно.
У него появилась женщина, стоило ли ради этого ходить к Седому?
И сходить с ума все эти недели и дни?
Роман на стороне, кто из них этого себе не позволяет?
Самое скучное и банальное, что только можно представить.
Сейчас она подойдет к нему и они начнут обниматься, а потом он станет ее раздевать.
И я увижу, как она выглядит без своего свитера и без джинсов: она в джинсах, видимо, предпочитает спортивное, хотя, может, это только дома.
Она у себя дома и мой муж у нее дома.
И я увижу со стороны, как он нагибает ее и трахает.
Как это он делает со мной я видела только несколько раз, в гостиничных номерах с большим зеркалом.
И мне это нравилось, не знаю, понравится ли сейчас.
Я ненавижу ее, хотя в ней нет ничего отталкивающего.
Хотя в любой другой ситуации она бы мне даже понравилась.
У нее располагающее лицо и я, наконец, могу рассмотреть ее глаза. Близко, очень близко. Видимо, мне удалось сосредоточиться, хотя в левом виске опять запульсировала боль.
Я хочу, чтобы ему стало больно.
У нее маленький рот сердечком, но в нем тоже есть зубы.
И пусть она пустит их в ход, плевать на то, что это мой муж, но пусть она вонзит их в его член. Толстый и сильный. Которым он так гордится, как и все они.
Наверное, все дело в том, что у них он есть, а у нас — нет. У нас ничего там нет, кроме дыры. А дырой гордиться нельзя, с дырой живешь, но с ней не разговариваешь.
А они с ним разговаривают, каждый со своим, это их сила и это — их слабость.
Они смешны в этом, они в этом жалки.
Я ненавижу их всех, но больше всех я ненавижу его!
Она входит в комнату и приносит поднос с тремя чашками и кофейником.
Кофейник и три чашки.
Три чашки.
Три!
Я ничего не понимаю, боль из левого виска переходит в правый.
Он включает центр, видимо, они слушают музыку.
Поднос с чашками и кофейником стоит на столе.
На столике — маленьком и аккуратном, с каким–то красивым узором на столешнице.
Вот только я не могу его пока рассмотреть.
Они садятся в кресла.
Друг напротив друга.
Мило улыбаясь и шевеля губами.
Я могу видеть, я должна чувствовать. Но я не могу ничего слышать.
И я вижу, хотя и не чувствую ничего, кроме собственных ярости и бессилия.
И ничего не слышу.
Три чашки, он, она, но кто третий?
Неужели там есть действительно какой–то таинственный Николай Александрович, но тогда эта молодая особа — Майя.
Та, которая звонила с утра.
И та, которая напомнила мне убитую девушку с дискеты.
Я ничего не понимаю, ярость и бессилие куда–то уползают, как уползла и ночная головоногая тварь.
Мне опять просто любопытно, я не могу завтракать, я не могу делать ничего, только смотреть, смотреть, можно даже закрыв глаза.
Она наливает ему кофе.
Он берет свою чашку.
Она наливает кофе в две остальных чашки и что–то говорит.
Я вижу ее мелькающий язычок.
Она смеется, на щеках появляются ямочки.
Они мне нравятся, как нравится и она, хотя я все еще готова сорваться с места и убить их обоих: если она позволит себе встать на колени и если ее язычок дотронется до моего мужа.
Это мой муж, это мой мужчина, это мой самец с волосатыми руками!
Пусть даже он хочет меня убить, но он мой!
Я отвратительна сейчас себе сама, во мне нет ничего от интеллигентной и милой тридцатишестилетней бездетной женщины.
Я фурия, которая тоже готова убить.
Он — меня, я — их!
И тут я чувствую, что сейчас в комнате окажется кто–то еще.
Именно чувствую, а не вижу.
Пока не вижу, хотя вот–вот это произойдет.
К столу подъезжает третий.
Он именно подъезжает, потому что он в кресле–каталке.
И это именно он, мужчина. Пожилой мужчина в инвалидном кресле–каталке. С седыми волосами, в очках, в рубашке и в галстуке.
Поэтому в комнате два кресла.
Третье приезжает само.
Мужчина подкатывается к столику и ловко тормозит, они все смеются.
Видимо, они все давно знакомы. И хорошо.
Давно и хорошо знакомы, и им очень уютно вместе.
Почти семья. Как семья. Просто семья.
Он, она и мой муж.
Он старше моего мужа и намного старше ее.
И его лицо мне знакомо.
Вот только я не могу понять, кого он мне напоминает и где я его могла видеть.
Или это просто пресловутое «дежа вю» и у меня опять галики и тараканы, бродящие в голове?
Как жаль, что я ничего не могу слышать. Хотя бы того, как они обращаются к друг другу.
Неужели этот мужчина — действительно тот самый Николай Александрович, который якобы партнер?
Инвалид в кресле–каталке не может быть партнером по бизнесу, хотя в этом я могу ошибаться, как могу ошибаться и в том, что я его где–то видела.
Но это действительно так, хотя где и когда это было?
А Майя молчит и смотрит на мужчин.
Ее зовут Майя, отчего–то я в этом уверена.
Мой муж вдруг кладет руку на руку Николая Александровича.
И делает это очень нежно.
Он гладит его руку, как гладят руку родного человека.
Отца, брата, сына, любовника.
И для меня это опять шок.
Я никогда не видела, чтобы муж был так нежен с мужчинами.
Они для него — партнеры, а дружба — это взаимополезность.
Я цитирую его слова, потому что он часто говорит мне об этом.
Хотя бы, когда упоминает моих подруг.
Я думаю о том, что все происходящее такой бред, что мне действительно стоило бы посоветоваться с кем–то из них, вот только я никогда не буду этого делать, ведь каждая только и ждет, чтобы другая опростоволосилась.
Если у них дружба — это взаимополезность, то у нас — взаимоненависть, пусть мы и чирикаем беспрестанно, как любим друг друга.
Целуемся при встречах и вешаемся на шею.
А про себя думаем то. что никогда не скажем вслух.
И разговоры наши между собой полны невысказанной зависти и злобы, только при этом надо улыбаться. Шире, еще шире.
Я улыбаюсь, я думаю, что мне делать.
Я видела этого мужчину, но где?
Я знаю, что он дорог моему мужу, я вижу это, я чувствую.
Он значит для него гораздо больше, чем Майя, это я тоже чувствую.
Майя мне нравится, а мужчина — нет, хотя он меня притягивает.
Нет, не как возможный сексуальный партнер, хотя это было бы забавно — попробовать это с мужчиной, намного старше тебя.
Насколько?
Я опять пытаюсь настроится на крупный план, левая половина головы уже просто раскалывается, Седой обязан был меня предупредить, что это так больно и некомфортно: подглядывать за собственным мужем, вползать в ту жизнь, которая не предназначена твоему взгляду.
Не для твоих глаз.
Не для твоих ушей.
Не для тебя.
Его лицо гладко выбрито, у него хищный нос и полные, чувственные губы. он и сейчас еще интересный мужчина, хотя ему уже явно за шестьдесят, старше меня лет на двадцать пять — тридцать, у меня никогда не было любовников с такой разницей в возрасте, он годится мне в отцы.
И он мне кого–то напоминает, я никак не могу отделаться от этой мысли.
И мне нравится его лоб, высокий, крутой лоб очень умного человека.
И его глаза, такого же цвета, как у меня.
Темно–карие, со странным разрезом.
Его глаза вообще похожи на мои и от этого мне становится дурно.
Физически, хотя я понимаю, что всем виновата боль.
Височная, невыносимая, от которой хочется биться головой об стену.
Я чувствую отвратительный спазм в желудке и кое–как успеваю добежать до туалета.
Я только начала завтракать, но и этого хватило.
Меня выворачивает и я стою на коленях, обняв унитаз, будто делаю ему минет.
Отвратительное зрелище, слава богу, что этого никто не видит.
Но боль проходит, и это главное.
Вот только оказывается, что проходит не только боль.
Я перестаю видеть и чувствовать, левая половина мозга пуста.
Седой не предупредил меня о многом, хотя — скорее всего — это какая–то моя особенность.
